Не потерять: Сценарий (гет)

[Lada-Mayne]

13.04.2021 в 12:27

Пишет Stellsin:

Название: Сценарий (рабочее)
Автор: Stellsin
Бета: нет
Пейринг: м/ж
Категория: джен
Рейтинг: PG 13
Размер: макси
Жанр: приключения, фантастика
Отказ: мои
Статус: закончен
Саммари: они с разных планет, и сами - совершенно разные. Но они встречаются, и все становится с ног на голову. И получается хорошо.
Предупреждения: фантастика довольно условная; гетные отношения без рейтинга, настоящее время, намек на чен (очень вскользь). Три (может быть четыре) нецензурных слова. Все имена и события вымышлены, любые совпадения случайны
Примечания: моя любовь Художнику и Птаха!! за поддержку и виртуальные пинки (они меня заставили!). Оммаж Герде Грау за "Сирены Мумбаи". Много театра и концертов, немного спецслужб. Но скучно не будет.
есть на АТ author.today/work/115424 и фикбуке
1 часть stellsin.diary.ru/p220488343_ya-konechno-ne-vov...
2 часть stellsin.diary.ru/p220532906_scenarij-2.htm
3 часть stellsin.diary.ru/p220566385_scenarij-3.htm
4 часть stellsin.diary.ru/p220592865_scenarij-4.htm
5 часть stellsin.diary.ru/p220618592_scenarij-5.htm
Объявление: в следующий четверг могу пропасть на неделю, поэтому пока буду выкладываться каждый день
09.04


— Представляешь? Зои и Золтан!.. Ты знала? Знала!
Ирик обвиняюще тычет пальцем в Марию. Та пожимает плечами.
— Вообще-то, все, кроме тебя, замечали.
— Как? — утихает Ирик от удивления. — Правда, что ли? А я… Я… Ладно. Я хотел посоветоваться. Понимаешь, Карла…
Мария разворачивает экран.
— Вот тебе Карла.
Ирик совсем не готов.
— Э-э-э, Карла, привет. Ты уже знаешь?
— О том, что вы остаетесь? Это ты ловко провернул, умница.
— Но ты…
— Думаешь, я работу себе не найду? До тебя работала, и после тебя буду.
— Ее все время кто-то пытался сманить, просто мы тебе не говорили, — поясняет Мария.
Ирик думает, сколько же и чего он еще не заметил или ему не говорили.
— Так что обо мне можешь не беспокоиться. Лучше думайте о себе. Первым делом — толковый директор, администратор, бухгалтер. Юристом может Мария. Наладь отношения с завцехами, пусть вспомнят прошлых поставщиков. Пиаром тоже может Мария, и сам постараешься, пока тебя помнят.
Ирик отмирает и в ужасе:
— Что значит «пока»?
— Пока помнят концерты, пойдут на тебя-певца. А если удастся первый спектакль, запомнят еще и актера.
— Зачем я в это ввязался?!
Карла его не жалеет, злорадно смеется:
— Ничего. Пора повзрослеть, не все же нам за тобой бегать. Побарахтайся сам, авось не утонешь.
Глядя, как Ирик хватает воздух, Мария вступается:
— Хватит, Карла, не пугай мальчика. Вы далеко, а мне его утешать.
— Ничего, пусть знает, что его ждет.

Ирик в полном ужасе зарывается в сеть, находит свою должностную инструкцию, пугается еще больше и начинает читать все подряд — от устройства театра до учебника менеджмента.
К счастью, директор театра есть, и даже не смотрит на Ирика свысока. «Будем работать», и вызывает из отпуска администратора.
Бухгалтер тоже на месте. «Юристом может Мария», и Ирик какое-то время ее не видит. Они с администратором и директором занимаются чем-то своим, пока Ирик исследует свой театр.

Театр Ирика вдохновляет. Он бегает по залу, лазит по колосникам, рабочей галерее, верхним и нижним сценам; все трогает, щупает, даже нюхает. Когда он стоит на сцене (на настоящей сцене, с кулисами, с поворотным кругом) и смотрит на занавес, в нем просыпается что-то торжественное и большое. Оно мешает дышать, но вселяет уверенность, что он справится. Этой уверенностью он пытается делиться со всеми вокруг. Получается криво.

Нет, с завцехами проблем нет, им, по большому счету, все равно, кто худрук, кто директор, лишь бы платили вовремя и закупались в срок. И — большой плюс: все они дамы среднего возраста, и Ирик сходу их обаял, заверил и успокоил. Труднее успокоить себя.

Директор с администратором пока наблюдают и не лезут в его отношения с коллективом. Они зауважали Марию, а вот Ирика еще нет. Прорыв случается, когда Ирик требует противопожарный занавес. Ну, как требует? Он орет. На сцене техники, и все они старше Ирика вдвое, ему неудобно, и он вопит вверх, прямо в колосники. Оттуда свешивается осветитель, но его ор Ирика не касается, и он любуется бескорыстно.

— Он должен быть!
Ирика тянет добавить «я читал», к счастью он вовремя затыкается.
— В чем дело? — интересуется директор, сдерживая улыбку. Ирик понимает, что смеются над ним, но ему привычно. — Иржи Ладислович?
— Должен быть противопожарный занавес. Где он? По инструкции я отвечаю за пожарную безопасность!
— Вы читали инструкцию? — удивляется директор.
Ирик надменно кивает:
— Конечно. И про устройство сцены, количество занавесов и осветительные приборы я тоже читал. Где горизонтное освещение?

Директор поднимает голову. Осветитель тут же смывается.
— Эти вопросы мы уладим в ближайшее время. А вы…
Ирик прямо слышит «не суйтесь не в свое дело», но директор — стойкий мужик, и продолжает:
— Можете уже заняться набором труппы.

Перед тем, как открывать кастинги, следует заявить о себе, а, значит — телевидение, интервью. Ирик идет торговать лицом. Ему не привыкать, хотя времени жутко жаль.


Потому что он еще бегает по театрам. Ему это интересно и нужно для работы: что смотрят, что любят, чем интересуются здесь. По сравнению с 3-СР, выбор велик: любовные истории, комедии, драмы. Балет, опера — и никаких патриотических произведений. Здесь в тренде романтика и экшн. И Ирик, кажется, знает, с чего ему начать. Но сперва — труппа. Если, конечно, вообще кто-нибудь придет.

***
Менталист очень хочет появиться неожиданно. Он закрывается, но Герт настолько привык к посторонним шумам, что новую ноту слышит мгновенно. И да — это сирена. Но кто из них?
Он отправляет Себа с дурацким поручением за город и выставляет секретаря. И это не милосердие: очень неприятно, когда на тебя начинают кидаться близкие люди, и ты вынужден их убивать. Пожалуй, он не ответил бы только Еве, и очень надеется, что в такой ситуации судьба их не сведет. Эберт считает ее своим продолжением, и обычно Герт с ним согласен. Только в драке каждый сам за себя.

Герт убирает флешки в сейф, выключает компьютер, снимает комм. У него есть оружие, но кто всерьез полагается на стволы в дуэли двух менталистов? Он придет не один, с группой поддержки, но вряд ли сразу начнут стрелять. Им что-то нужно, иначе его бы уже попытались убить. Что, он целый месяц зря подставлялся?

«Он» казался «ей». Слава богу, совсем незнакомой. Очень юной, чуть старше Евы, очень сильной и злой.
— Ну, здравствуй, Эберт.
Доступ к засекреченным документам? У нас вопросы к министру внутренних дел и его канцелярии.
— Здравствуй…
— Дива.
— Претенциозно. Но пока ты красива — тебе идет. Откуда ты?
— Спросил бы лучше «зачем?»

К чему тратить слова? Она его откровенно ломает. Пытается подчинить, пока спецназовцы, пришедшие с ней, обыскивают кабинет. Но, если ей так хочется, он спросит:

— Зачем?
— А ты не такой уж и сильный, — смеется она.
Он исполняет приказ «сесть», и сразу встает («встать»). Эберт очень мешает, но Герт ему обещает: попозже, и надеется обойтись.
— Что тебе нужно? Или твоим хозяевам?
— У меня нет хозяев!
Главное вовремя взбесить. Ловится, как ребенок.
— Нет хозяев? А под чьим ты конвоем? Ты их читала? Я отсюда вижу приказ от тебя избавиться, если что-то пойдет не так.
— Ничего не пойдет не так! — взвизгивает она. — Сядь!
Герт послушно садится.
— Видишь? Сейчас ты подпишешь приказ о роспуске Совета.
— У меня нет таких полномочий.
— Вызови сюда всех восьмерых и заставь!
— Знаешь, что, — зевает он, — работай сама.
— Если хочешь остаться в живых… — злится она.
Спецы направляют на него оружие. Герт чихает. Они падают. Смешно получилось.
— Упс. Извини. Поговорим, как коллеги, без этих вот нервных. Кто тебя учил?
— А тебя разве учили?

Значит, дикая. Поэтому прет такая дурная сила. Пусти меня, детка. Ты даже не заметишь, как я посмотрю, может быть там еще одна Дива? Нет? Ну и славно: вдвоем вы бы были сильней.

— Сперва нет, потом учили. Не хочешь договориться? Давай, я расскажу, что с тобой будет. Думаешь, они дадут тебе спокойно жить?
— Мне обещали…
— Обещать можно что угодно. Могу познакомить тебя с Дарси, Мелиндой. Они еще помнят лаборатории и обещания.
— Я сломаю тебя и сяду на твое место. И все будет по-другому!
— А ты уже придумала, как?
Она все еще злится, но как-то иначе. Может быть, он достучался, но явно не до того.
— А еще я знаю, где остальные. И про систему воздуховодов. Так что делай, что говорят. А потом я тебя убью.
— И всех остальных?
— Их — нет.
Их убьют раньше. Нужно было не ждать, а шерстить всех, начиная с силовиков.
— Так что? Кто тебе дороже? Решай, Эберт!
Что ж, хочешь Эберта — будет Эберт.
Герт закрывает глаза. Открывает — уже другой.

***
Они все чувствуют это одновременно. Ева выскакивает из комнаты, и в коридоре ее перехватывает Дарси.

— Ну что? Наш Ирод решил-таки стать Темным властелином всего Арса? Или просто где-то взорвался реактор?
Ева вырывается и бежит на пост. Там еще ничего не знают.
— Шон, ты можешь помочь?
У дежурного раздается сигнал.

***
Очень мило: снова кровь и трупы. И без ножа обошелся, какой-то железкой… Скрепкой?! Ругаться с самим собой некогда и бредово, тем более Герт целиком и полностью одобряет такой подход к решению проблем. Дива умерла удивленной. Прости, красотка, но из двух девочек я выберу не тебя. Комм включается слишком долго, и это бесит.
— Выводите всех, и — во второй бункер. Дай громкую связь. Шон — проверь воздуховоды. Ева — щиты. Дарси, можешь делать фарш из всего, что шевелится. Присмотрите за Максом с Мелиндой.
— Я сама присмотрю за мужем.
— Вот это — по-нашему! — Дарси довольна, и Герт ее понимает. — Герти, детка, не переживай. Все с нами будет в порядке.
— Пошли!
Дальше — проще.
— Закрыть резиденцию. Неизвестный вирус. Входы и выходы. Аннулируются все полномочия и пропуска. Убраться в моем кабинете. Всем оставаться на рабочих местах. Группа медиков осуществит проверку.

«Группа медиков» в бронежилетах готова ко всему, но Герту некогда. Он бьет прямо через дверь и быстро читает. Всех подозрительных забирают «на карантин», остальным приказано ждать.

Силовиков приходится наскоро заменять своими. В такой обстановке так удобно устроить переворот, что Герт пару секунд позволяет себе насладиться мыслью об абсолютной власти. Потом возвращаются слабость и головная боль. Да, чтобы удержать власть, сперва нужно вырастить свою армию. А потом какой-нибудь ученик все-таки доберется до тебя, когда ты не будешь ждать. Верить нельзя никому. Может быть, Еве. Но это не точно: у Евы отказали мозги и появился мужчина, а ему нельзя доверять (потому что верить нельзя никому).

***
Он входит и валится на ее кровать. Объясняется Себ. Ева слушает из своей комнаты, немного уже представляя, как все было. Герт спит три дня. Все это время они с Себом от него не отходят. Себ спит на полу, в ногах, Ева — в постели, и Герт ее обнимает. Ночью Ева слышит, как Себ поднимается и долго стоит у кровати, смотрит на них. Но днем он молчит и приносит ей есть.

Герт открывает глаза и просит:
— Евка, уйди.
Она уходит, не оглянувшись на Себа. Дверь запирает Герт.


— Ну, что, теперь нам можно уехать?
Характер Дарси не смягчился за два месяца заключения. Ева чувствует, как ей хочется все разнести.
— Еще неделю, пока я подчищу хвосты в войсках.
— Почему ты один? Давай, мы поможем, будет быстрей.
— Мне нужно тихо убрать виновных, а не вешать их внутренности на ветках в Центральном парке.
— А мне нужно домой! Я тут скоро свихнусь!
— Да что ты? — смеется Герт.
— Дорогая, еще чаю?
Еве тоже не терпится. Теперь она смотрит новости и клипы в сети. Ирик везде, и ее тоска по нему становится все сильнее. Звонить все еще нельзя, и, глядя на интервью и песенные эфиры, Ева едва сдерживается, чтобы не сговориться с Дарси.
— Может быть, я помогу?
— Ты же у нас принципиально не убиваешь? Ты бесполезна.
Это жестко, даже обидно, но тут он прав.
— А обязательно убивать?
— Хочешь, чтобы убили всех нас?
— Эвочка, не стоит соваться в эти дела, — советует Шон.
С некоторых пор Ева ему доверяет, поэтому просто уходит, не попрощавшись. Ночью на почту приходит старый концерт. Он еще с 3-СР, Ирик совсем юный, лет семнадцать, не больше. И он безусловно прекрасен. Ева принимает это, как извинение, но становится только хуже.
Ирик объявляет кастинг. Ева ревнует сразу — к профессии и артисткам.


***
На кастинги приходят студенты и безработные. Ирик смотрит всех. Ему нужны универсалы, или пусть драматические, но с голосом, а таких мало. Он готов брать всех, кто попадает в ноты и не ходит на деревянной ноге.

Ансамбль, к счастью, набирает не Ирик, и там все нормально. А вот с артистами ему пока не везет.
Мария и администратор советуют не торопиться. Они не успели — открылся сезон, артисты уже разобраны, остались те, кого никуда не взяли. Но лучше талантливая молодежь с последних курсов, чем алкоголики и скандалисты с чужого плеча.

Одного «скандалиста» Ирик все-таки взял. Мужик колоритен: пожилой, но высокий, плечистый, с длинными волосами, как влитой будет в ролях отцов и злодеев. Спел классический бас и рок. Ирик прямо влюбился.

— Наши старперы к тебе не пойдут, — заявляет тот откровенно. — Посмотрят сперва, подумают. У всех свои гнездышки, поклонницы, зачем рисковать?
— А ты?
— А я забодался эту оперу петь. Кстати, забыл сказать: танцевать не умею. Если только медленно и печально. И скорую за кулисами обеспечь.

На самом деле Брейт — накачанный и спортивный. Но любит покрасоваться возрастом и рассказать, «как бывало раньше, цыплята». Девочки из ансамбля от него без ума.


К концу сентября появляются приличные голоса. Некоторые откровенно признаются, что никуда не попали. Некоторые недавно услышали; кто-то приезжает из других городов. Половина труппы есть, и Ирик потихонечку воскресает.



— Спасибо, мы вам позвоним. Следующий.
Ирик, помощница режиссера и окончательно к ним примкнувший администратор, уже устали.
— Еще пара человек, и — перерыв.
После перерыва — вторая группа. Ирик ужасно хочет спать, сгибается, трет глаза.

И медленно поднимает голову, услышав: «Здравствуйте, меня зовут Ева, мне двадцать один год. Номер двадцать один».

Ева стоит на сцене. У Ирика в глазах — цветные круги, как будто ей в спину включили свет. Она сияет.
— Что будете петь?
Она поет. Ирик не слышит слов, не узнает арию. Он погружается с головой в чистый звук, и понимает, что ни разу еще не слышал ее голоса.
— Ну, с классикой у вас все хорошо. А что-то характерное? — просит администратор. — И шепчет помрежу: — Какая-то маленькая. Точно двадцать один?
— Ева…
Его голос срывается, но ему плевать: она улыбается и поправляет отросшие волосы незнакомым движением. Как же он от нее отвык. Как скучал.
— У вас есть любимая песня?
— Есть.
— Спойте.
— Она немного неформат. Но, если хотите…
Администратор косится на Ирика и машет рукой:
— Хотим.

Включается минусовка. Ирик ее узнает, и вцепляется в подлокотники, чтобы не вскочить. Теперь он слышит слова, и в груди стучит так, что, кажется, разорвется.

Вернись ко мне. Дай мне руку и выведи из темноты на свет.
Вернись ко мне. Как я устала ждать, а тебя так давно здесь нет.
Вернись ко мне. Я зову тебя. Я жду тебя, борюсь с пустотой.
Вернись ко мне. Встань рядом со мной. Пой вместе со мной.

— Спасибо, мы вам позвоним.

Хлопает дверь, а Ирик все еще приходит в себя. Вот как поют сирены: ему казалось, что он один слышит ее голос, прямо у себя в голове. И, очнувшись, понимает, что стоит, и чуть не влез на сцену.

— Где?..
Ему в руки суют анкету. Он пробегает глазами «Эва Мира», ищет номер и забивает его в комм.
— Я так понимаю, дюймовочку мы берем? — спрашивает помреж.
Ирик не отвечает. Он уже бежит из зала, прижимая комм к уху.
— Перерыв — двадцать минут!

***
— Вот это скорость, — иронизирует администратор.
— Ты же видел — он чуть на сцену к ней не полез, — пожимает плечом помреж.
Она столько тут повидала. Сопливый худрук, побежавший ловить певичку — это банально.
— Неэтично же.
— А ты хочешь поспорить с начальством об этике? Ну, вперед, догоняй, пробуй. В конце концов, он же не будет ее насиловать. Ну, предложит. Согласится — будет у нас прима. Пошлет — будет злой худрук. Лично мне — все равно. Пойду объявлю перерыв, хоть пожрем.


Ирик выскакивает в коридор, пролетает мимо соискателей, бежит дальше. Ее нигде нет.

— Ева! Ева, ты где?
Она отвечает:
— В гардеробе. Надеваю куртку.
Что? Нет уж! Снова исчезнуть?!
— Стой! Раздевайся!
— Ладно.
— Сдавай куртку обратно и иди на второй этаж.
Ирик бежит на лестницу, не прекращая звонка. Кажется, нажми он отбой — и она исчезнет.
— А что на втором этаже?
Он слышит, что она слегка задыхается, стучат каблучки — бежит.
— Там…
Они встречаются на лестнице между первым и вторым этажом. Ирик не дает ей спросить, хватает за руку и тащит за собой.
— Куда мы?
Она не сопротивляется, доверяет, и это делает его еще счастливее, хотя он думал, что больше и невозможно.
— У меня теперь есть кабинет, — поясняет он и захлопывает дверь этого кабинета.
Там табличка. Написано: «И. Л. Лангелл. Художественный руководитель».
Он потом похвастается, сейчас не до этого.
— Ева! Это ты!
Он ее прижимает, хватает, возит руками по плечам, спине, трогает лицо.
— Это ты.
Она позволяет себя целовать, целует в ответ, смеется:
— Это продолжение кастинга? А ты точно худрук?
Он рычит:
— Эти твои застежки!

Все закрыто, не доберешься. Он дергает молнии, стаскивает пиджак, целует открытые плечи. Дальше никак — лиф, брюки, и все заело намертво. Или у него так пальцы дрожат, что он не может открыть?

— Как раз для таких случаев.
Он медленно убирает руки, прижимается лбом к ее щеке, размеренно дышит, чтобы прийти в себя.
— Так, начнем сначала. Это ты.
— Я.
Он снова трогает ее плечи, зарывается лицом и руками в волосы, нюхает. Да, она. Вряд ли он внезапно спятил и видит призрак.
— Где ты была столько времени?!
Это не вопрос, просто вопль, но она отвечает:
— В лагере. Нет, не в таком лагере, не пугайся! В тренировочном лагере. А потом в… санатории для военных.
— Тебе что-то сломали? Избили? Ранили?
— Просто плановая проверка.
Он сползает на пол, к ее ногам, утыкается лбом в живот.
— Господи, это ты. Наконец.
В дверь стучат. Помреж интересуется:
— Иржи Ладислович, вторую группу перенести на завтра?
Ирик готов перенести на завтра все, весь этот мир.
— Нет. Я подойду через пятнадцать минут.
— Она все еще там, — шепчет Ева.
Знала бы она, как ему наплевать!
— Не уходи. Ты опять пропадешь, и я точно сойду с ума!
— У меня вечером спектакль.
Ева кладет на стол программку. На тот самый стол, на который он был готов ее уложить.
— Если будет время, можешь прийти, — рядом ложится билет. — Если не интересно, вот мой адрес.

Она поднимает пиджак, накидывает на плечи, прикрывая красные пятна. Он слишком сильно ее хватал.
За дверью помреж и администратор. Смотрят только на Ирика, словно он вышел один, а она невидимка. Он провожает ее вниз, помогает надеть куртку и думает, что репутацию ей испортил, не напрягаясь.
Думает еще, и целует в щеку: хуже уже не сделать. Он надеется только, что вечером Ева его не побьет.

— Иржи Ладислович? Так, берем девушку? В штат или на контракт?
— Как она захочет, так и оформим.
Пусть думают, что хотят, шипят в спину, но в его театре Еве в лицо ядом плеваться не будут. Он тут начальник, в конце концов.
10.04



На спектакль он идет. Бежит. Покупает букет, на входе снова разыскивает билет по всем карманам. Его узнают, не зря торчал в каждом экране почти месяц. За спиной шепчутся. Две девушки спорят, зачем он тут.
— Высматривает, кого бы переманить.
— У нас поющих не так много. Бесси, Эва, Нейтон, ну, я. Остальные — так, полушепчут. Интересно, кого он выберет.
— Я бы выбрала Бесси, она шикарная. Или Нейтона, если он по мальчикам. А вот посмотрим, кому будет дарить букет.
— Как жаль, что сегодня не моя очередь. Герда как раз-таки шепчет. А я бы спела.
Ирик не выдерживает и оборачивается.
— У нас, между прочим, открытый кастинг. Спокойно можно прийти и спеть.
Они сконфужено переглядываются.
— А потом режиссер узнает и... обидится.
— А мы не публикуем фамилий на сайте, разве что сами растреплете. Тихонечко приехали, показались, и убежали. — Он протягивает визитку. — По вторникам и четвергам с трех до пяти. А теперь давайте смотреть.
За спиной весь спектакль тишина, после антракта они не возвращаются. Побежали сплетничать дальше?


Ева играет героиню-подростка, ту самую, с трудной партией. И поет идеально, но не так волшебно, как пела на кастинге. Теперь Ирик знает, что Ева может гораздо лучше, слышит, как она сдерживает голос, не дает ему воли. Но даже то, что есть — прекрасно звучит.

После спектакля он ждет в фойе. И дожидается режиссера. Тот не очень-то дружелюбен.
— О, наш уважаемый конкурент!
— Коллега, — возражает Ирик как можно мягче.
— Что привело к нам такую звезду? Пришли соблазнять наших артистов?
Все это, конечно, в шутку и с милой улыбкой. Но напряжение чувствуется, а Ирику война ни к чему.
— Пришел любоваться и восхищаться. У нас дома ничего подобного не увидишь. До сих про помню, как мы подпольно скачивали ваши спектакли и смотрели по ночам.
Режиссер смягчается, но не слишком.
— Значит, будете воровать идеи?
Ирик едва не фыркает: у него своих некуда девать, одну бы какую наконец выбрать, а то его бросает в разные стороны.
— Ни в коем случае. Да и заметят: идеи такого мастера будут сиять в любой постановке.

Ирик достаточно польстил: режиссер расслабляется и улыбается уже не так ядовито. Но тут очень не вовремя появляется Ева. Не вовремя, потому что Ирику тут же становится наплевать на все, кроме нее, а режиссер понимающе ухмыляется:

— Вот как…
— Ирик… Мэтр, это Иржи Лангелл.
— Мы уже познакомились, Эва, благодарю. И позволь посоветовать: будь аккуратней, хотя бы на людях. Господин Лангелл теперь тоже мэтр, даже если и позволяет кому-то называть себя по-домашнему. Интимность допустима наедине. Ты еще молода, и твоя репутация… впрочем, это скорее забота Мастера. Эвочка же у нас любимица главного режиссера. Вы не знали? Ах, как неудобно вышло.

Высказавшись, он прощается и уходит. Ева хмурится:
— Крыса.
Как раз начинают выходить актеры, на них смотрят. Ирик расстроен:
— Я и тут тебе все испортил? Не надо было…
— Забудь, — она пожимает плечом и машет коллегам: — До завтра, девочки!

Он любуется, помогает застегивать плащ, выпутывает ей волосы из цветов. Какой-то сложный букет, все оттуда торчит. Забирает его себе, подставляет локоть. Хорошо, что двери открываются сами. Он бы точно запутался, врезался и что-нибудь уронил.

— Эвочка, не через служебный?
— Ты что, не видишь, она занята!
Кто-то еще прощается, шутит и обсуждает. Ирик за букетами видит только пол под ногами, и чувствует Еву рядом с собой.
— Ты голодная?
— Очень.
— Ресторан?
— Уличная еда.

Они почти в такой же кафешке, как та, где она кормила его, и Ирику кажется, что не было этих двух месяцев. И вообще ничего еще не было. Он смотрит на каплю соуса на кончике носа, на губы с которых она слизывает крошки, и думает: «я сейчас умру».

Оказалось, не просто думает — говорит. Ева смотрит (может быть и читает мысли, но он сейчас и так на ладони), берет его за руку, и они выходят, оставляя букеты лежать на столе.



Из ее окна виден утренний город. Ирик оглядывает здания, дороги, мост и какой-то парк с озером посередине. Как здесь старомодно. Наверное, специально, этакий исторический центр.
— Ты богатая?
Он так и живет, точнее — ночует, в отеле (теперь ему и Марии номера оплачивает театр), и не выбрал времени зайти к кому-нибудь в гости, поэтому не знает, сколько может стоить такое жилье. Точно не Седьмой уровень. Девятый? Десятый? Здесь все не так. Ирик запутался в уровнях. К какому относится Ева и где он сам?
— Нет. В институте жила в общаге. Две пенсии — военная и по потере кормильца, иногда гонорары, зарплата в театре. Все.

Она подходит и становится рядом. Он убирает ей волосы от лица и забывает, о чем они вообще говорили.

— А квартиру мне подарили на совершеннолетие.

Он не собирается спрашивать — кто. Ни у нее, ни у других, желающих поделиться. Он и сам все ей готов подарить, но что у него есть? Только песни, которые он по ночам пишет в стол — все они о ней.

— Сегодня — спектакль. А завтра?
— Завтра я свободна.
— Приходи в театр. Если нужно, я попрошу позвонить. Официально.
— Так меня берут?
— А ты не догадалась?
Она смеется. Ирик любуется и щурит глаза: солнце бьет в стеклянную стену, и Ева снова сияет.
— Я надеялась.
— Ты прекрасно поешь.
— Я пою хорошо. На кастинге я зацепила тебя, не сдержалась. Остальные слышали обыкновенный голос. Знаешь, в детстве меня учили: «Не больше трех октав, Эвочка! В крайнем случае можно четыре. У людей не бывает таких нот. И так низко тоже нельзя, тебе двенадцать лет, какой может быть бас?»
— Бас?
— Ну, раз ты меня берешь, просто имей в виду: я всегда могу сделать немножечко больше. Если сложная ария, например, или кто-то не тянет, тоже могу помочь.
— Это как?
Она усаживает его на кровать.
— Какая у тебя самая верхняя нота?
— «Соль» второй.
— Могу подтянуть до «ля». Хочешь?
— Конечно.

Он не распет, даже не выпил воды с утра, но как обычно, плюет на технику безопасности ради авантюры.
«Соль» удается легко, Ирика словно поддерживает волна. Ева кивает, и он пытается взять «ля». Связкам непривычно, но голос что-то подталкивает вверх, и у него получается!

— Ух ты!
— Но она не останется, — предупреждает Ева. — Только пока я держу.
— Я понимаю.
— В общем, если что-то случится на сцене, я помогу.
— Да ты просто сокровище! Хочешь в штат или контрактом?
— Наверное, я спрошу у Мастера, как будет лучше.
— Кто такой Мастер? — хмурится Ирик. — Почему должно быть лучше ему, а не тебе?
— Это наш худрук и главреж. Тебя же вчера предупредили: «Ах, вы не в курсе? Как неудобно!»
Она мастерски передразнивает вчерашнего режиссера. Ирик фыркает.
— Ясно. Худрук и главреж Центрального театра — это серьезно.
Ева потягивается и, выходя из комнаты, объясняет:
— Просто не хочется обижать.

Он смотрит на озеро, в нем отражается солнце. Но без Евы в комнате хмуро и тускло, и Ирик идет за ней.


Ева переходит в его театр. И, хотя за спиной и в сети, ее обзывают дурой и предрекают, что он прогорит, а ее больше никуда не возьмут, Мастер, видимо, не обиделся. Ирик готов ее поддержать, но она спокойна. И уже знакома со многими: с кем-то училась, с кем-то играла. Тусовка поющих артистов очень мала, и все знают всех.

Когда Ирик ее представляет, кто-то позволяет себе гримасы, но из-за спин возникает Брейт и басит:
— Вот и доча моя! А я все жду, когда ты сюда доплывешь. Ну, привет!
Оказывается, они вместе пели в «Отцовской заботе» она — дочь, он — генерала-отца.
— Сколько тогда тебе было-то? Семнадцать? А сейчас? И что же не подросла?

Ирик смотрит, как Брейт ее тискает, наверное с завистью, пока не замечает, как за его спиной администратор сигналит Брейту, делая страшные глаза и кивая на Ирика. Только стена танцзала — зеркальная. И когда администратор это понимает, у него делается смешное лицо. Первым ржать начинает Ирик, остальные за ним.

— Да куда уж мне, старому, больному пенсионеру, против красавцев-то молодых, да еще при чинах!
Брейт оставляет Еву, оборачивается и ловит двух девушек из ансамбля.
— Утешьте дедушку, девоньки!

Поднимает их на руки, крутит, девчонки визжат. И Ирик так же восхищенно на него смотрит, как все остальные. Администратор под шум сбегает, и до вечера Ирика не дергает. Тоже хорошо.
Через неделю — окончание кастингов и общий сбор труппы. Наконец-то.


— Здравствуйте. Меня зовут Гера, мне тридцать… семь лет, и это я мешала вам смотреть спектакль.

Ирик сразу решает — берем. Высокая, статная, с глубоким контральто блондинка. Типаж королевы-матери. То, что нужно.
Поет она хорошо, классно танцует. «Спасибо, мы вам позвоним» Ирик говорит для проформы. Завтра же позвонит: такой бриллиант потерять нельзя.

Он выходит из зала и натыкается на нее опять. Точнее, слышит разговор в коридоре, и останавливается: любопытно же.

— О, и ты тут, мать! — приветствует Брейт. — Что, твой режиссер завел себе помоложе?
— Ну что за люди у нас! Мужики сплетничают, как бабы.
— Да ладно тебе, я ж по-доброму. Кстати, у нас тут, если что, ловить нечего.
— Да, ваш молодой совсем, — вздыхает она. — Хотя… без жены, детей…
— Ты не в его вкусе.
— Откуда ты знаешь?
Ирик выходит из-за угла и приобнимает Брейта за талию.
— Он-то знает. Правда, красавчик?
Тот, не моргнув глазом, прижимается теснее, мурлыкает:
— Да, дорогой.

Гера приподнимает брови, и только.
— У меня есть друг. Герой, баритон, почти не занят в театре. Прекрасно двигается, очень гибкий, двадцать шесть лет.
— Это что, Нейтон? — узнает Брейт.
— Нейтон.
— Высокий? — уточняет Ирик.
Он без ума от этой парочки ветеранов. Они работают слаженно, как после месяца репетиций.
— Высокий, красивый, — хвалит Гера.
Брейт показывает себе ладонью у уха и кивает: «высокий, да».
— Тогда пусть приходит. На кастинг. А то у меня в кабинете диван ужасно скрипит. Помнишь, милый? Как бы не доломать. Будем смотреть по старинке. Не через постель.

***
— Что это было?
Гера позволяет себе удивиться только когда шаги худрука затихают где-то внизу.
— С каких это пор ты у нас «красавчик»?
— Это был мастер-класс от начальства с привлечением подчиненных. — Брейт смеется. — А ты купилась? Он без ума от Эвки. Но Нейтона все равно приводи. Два спектакля в месяц — не дело. Как парень еще с голоду не подох.

***
Нейтона Ирик пытается невзлюбить. Он действительно высокий, красивый. Классический герой на главные роли. Правда, слегка деревянный, но герою простительно. Бархатный, глубокий баритон — и это в двадцать шесть лет! Но Ирик главные роли хочет себе. Хотя понимает, что с физикой не повезло: он тоже высокий, но тощий. Хотя, кого это смущало в героях?

И тут Нейтон поет бродягу, и Ирик тут же влюбляется и в него. Потому что из деревянного красавчика вдруг вылупляется потрясающий характерный актер. И рост с красотой совершенно ему не мешают, и баритон звучит то густо, то дребезжаще. Ирик берет его, даже не отсылая с дежурным «мы вам позвоним».


Сбор труппы — это как первый концерт. Ирик психует все утро. Ева его утешает, обнимает и обещает, что все будет хорошо.

В зале всего сорок человек, а кажется, что сто сорок, двести, тысяча. Ирик становится перед сценой и оглядывает тех, кто станет его семьей на эти три-четыре месяца, а, если у них все получится, на целый год и дальше.

— Здравствуйте. Если кто не помнит — я ваш художественный руководитель. Всем меня видно, или на табуретку встать?

Раздаются сдержанные смешки. Он мог бы говорить со сцены, но не хочет возводить барьер с первого шага. Здесь важны не подчиненные, а единомышленники, и сегодня их нужно завоевать.

— Рад видеть вас в театре. Все вы — прекрасные певцы и актеры. И мы будем делать из певцов — актеров, а из актеров — певцов. Никто не уйдет живым.

Ирик не готовил речь, и вообще не слишком понимает, что говорит. Перед ним — Ева, Мария, директор и администратор. Наверное, пока они не вызвали скорую, можно продолжать. Аудитория снова смеется, но сдержанно: еще не знают, чего от него ждать. Если бы он сам знал, было бы хорошо.

— От первого спектакля зависит многое: имидж театра, успешность вас, как актеров, ну, и моя рабочая виза, я думаю. Так что всем нам есть, что терять. Поэтому первым я предлагаю поставить «Ученика чародея».
— Это старье? — раздается с задних рядов.
Ирик взвивается:
— Кто это сказал?!
Все затихают, не шевелятся, первые ряды вовсе не дышат. Ирик злится.
— Значит, кричать из-за спин мы можем, а встать и сказать — нет? Со мной можно спорить. А прятаться за другими — нельзя!
Поднимается рыжий парень. «Стэн, — вспоминает Ирик — Тенор, герой, друг героя, двадцать один год».
— Так ты считаешь, что это старье?
— Считаю.
— Не старье, а классика! — горячится Ирик. — Смотри: есть чародей, который вычисляет конец света, всемирную катастрофу. И, чтобы ее избежать, нужна жертва. Это — старье? Сейчас в новостях скажут: на нас летит астероид. Там такое-то население. Намного меньше, чем на планете. Какие-то дикари. Эвакуировать некогда, можно успеть сбить. Что бы ты выбрал?
Стэн честен:
— Сбить.
— Ага! Дальше! Вычисляют жертву. Какая-то девица из Города. Сам чародей туда не идет: его там помнят по прошлому, да и девицы уже не клюнут. Поэтому идет ученик. Сирота. С детства учитель — главный и мудрый, знает все, знает, как лучше. В общем — почти бог. И — ради спасения мира — возьмешь кого-то за руку и поведешь на смерть?
На этот раз Стэн молчит. И молчат все.
— Не так уже просто? Ученик встречает жертву и — ах! — влюбляется. Понятно: он девушек близко не видел, а она — фея, принцесса, мечта. Он заливает ей про спасение мира, зовет идти с собой, не говорит, конечно, как именно ей придется спасать. Правильные слова ее убеждают, да и ты в них раньше свято верил, а теперь они кажутся гниловатыми. Ради спасения — убивать? И тебе придется резать наивную дурочку. А ты влип по уши, видишь ее во сне. Простенько и старо, да?
Стэн стоит, уже испытывая неловкость, но Ирик завелся, ему не до чужих проблем.
— Он уже понимает, что убить вот такую — не сможет. А она — ну наивная, добрая. Дура. И ты понимаешь, что учитель ей скрутит мозги, и она добровольно пойдет под нож. И еще счастлива будет, что мир спасла.
— Дура, — жалостно выдыхает кто-то из девочек.
— И убить ее придется тебе. И раньше ты был готов, а теперь перережешь глотку себе, учителю, лишь бы она жила. И помним про мир. Вроде, их больше. Их надо спасать. Но кого? Служанку, которая обматерила? Священника, который в детстве ставил коленями на горох? Соседей, которые не добили только потому, что учитель ехал мимо и вовремя отобрал? Кого — ценой ее смерти — спасать?!

Стэн садится. Ирик выдыхает.
— И вот, ты придумал, как поступить. И надо только, чтобы она не догадались, а учителя ты уболтаешь. Старик уже спятил, ему все равно, кого убивать. Тебе хочется верить в это. И — сцена прощания.
Ирик хватает Геру за руку, тащит на сцену. У нее огромные, испуганные глаза.
— Ты же это пела, я видел клипы.
— Я это пела, когда еще было меццо. Сто лет назад!
— Я в тебя верю!

Ирик включает минус. Она не подводит, и звучит с ним в унисон, словно они играли это годами. Даже помнит слова.

Когда они замолкают, в зале долгая тишина. Ирик не думал, что первые аплодисменты достанутся ему от труппы. Это приятно. Он целует Геру — руку, потом, не сдержавшись, в щеку. Она обнимает его, и счастливо улыбается.

— А говоришь — сто лет! Кто еще думает, что это старье?
Никто не встает. Ирик даже обещает:
— Репрессий не будет. Просто интересно.
В зале молчат.
— Хорошо. Завтра список ролей будет на стенде. Читка — с утра на малой сцене. На большой — декораторы и свет. Ансамбль, как обычно — в танцзале. Ко мне есть вопросы?
— Почему фиолетовый?

***
— Почему ты — не ты?
Розовый давно смылся. И настроения краситься нет.
— Я же теперь начальство. Должен выглядеть солидно и основательно. Видишь, даже пиджак ношу. А реклама? Кто пойдет в театр, худрук которого — розовый?
— Но ты же набрал труппу.
Труппу набрал, пьесу выбрал. Ева… Ева рядом.
— И правда.

***
— Почему фиолетовый?
— Чтобы закрасить раннюю седину, — смеется Ирик. — Нет, вру. Это, ну, такой салют в честь нашего дня рождения. В честь вас всех. Вы — самые крутые, и я вас люблю!

Ирику нравятся аплодисменты. Мария закатывает глаза и тоже хлопает. Врачам никто не звонит, значит, есть шанс, что он все сделал правильно.
11.04


Ансамбль уже репетирует: Ирик нашел им старые самопальные записи, в которых можно было разобрать основные номера, и попросил оставить главную тему, но осовременить рисунок танца. Хореограф задумался, покивал, а наутро уже летел в танцкласс с горящими глазами. А ребята выползали с репетиций по стеночке, но продолжая изображать вращения и пируэты руками.

Эскизы декораций Ирик принял сразу, и огреб познавательную лекцию от директора о ценах, распределении бюджета и необходимости корректировать творческие порывы с реальным состоянием финансов.
Речь уважительна, корректна, но очень напоминает головомойки от Зои с Марией, когда он рассказывал сценарии новых концертов. Зои обычно предлагала купить сразу живую лошадь, космолет и слона.

— Смысл я понял, — кивает Ирик, — а что у нас вообще по финансам?
Директор моргает и поспешно отрекается:
— Денег нет.

Тоже не привыкать. Их никогда нет, зато всегда можно заработать.
Ирик объявляет сбор. Анонсирует спектакль, интригует — в этом он мастер. Предлагает всякие плюшки тем, кто пожертвует на постановку, продает трансляции, как на концертах, обещает съемки с репетиций и личные письма с автографами от всех актеров. Внезапно — первыми включаются поклонницы Брейта. Потом начинает работать его Легион. Реклама-реклама-реклама. Ирик каждый вечер в сети, благодарит, улыбается, «продает себя за гроши» (а как же без критиков и ненавистников этого — в любую дырку пролезет и выпросит грош у нищенки — так себе певца и никакого актера).

Посещает несколько вечеринок, делает концерт-интервью на радио. Ужасно жаль времени, зато находятся спонсоры — пара небедных компаний.
Директор обалдевает и только машет рукой, когда Ирик тащит команду участвовать в телевикторине и объявляет концерт на площади перед театром. Трансляции нет, так что билеты расходятся, как расходились на сольники в его лучшие дни.

На улице холодно, Ирик смотрит на девочек в вечерних платьях, и ему хочется их укутать и спрятать в театре, но они храбро сбрасывают перед выходом куртки и с блеском работают свои номера. Публика аплодирует стоя, им тоже холодно. Счет растет. Директор бледнеет. Мария хихикает: «это наш мальчик!». Декорации Ирик отбил и даже ушел в плюс.


— Если это шелк — он не должен блестеть, как дешевый штапель!
Ирик старается не орать: в мастерской дамы. Но то, что ему предлагают, похоже на эскизы, как мышь на кота.
— Костюмы из марли — позор! Сетка — позор!
Он за локоть вытаскивает Геру на середину.
— Вот эту королеву вы хотите одеть в такое?

Гера берет ткань аккуратно, почти брезгливо, прикладывает к себе, стойко молчит, но лицом поясняет всем и каждому, как ей противно даже держать в руках такую неприличную тряпку.

— Или снова денег нет? — Ирик отбирает у Геры отрез и сует директору. — На вот это — есть, на нормальную ткань нет?
— Ладно, будет вам ткань, — сдается директор. — На натуральную не рассчитывайте, но приличная будет.
— Сперва покажете мне, — распоряжается Ирик, когда директор уходит.
Завмастерской с умилением кивает. Ирик догоняет директора в коридоре.
— А что у нас с париками?
Тот молча сворачивает в туалет и запирает дверь.

— Так. Объявление. Девушки! Наши прекрасные! Поскольку с париками пока проблемы, я, тиран и сатрап, королевским указом запрещаю всем стричься. Совсем. До самой премьеры. Растим локоны, косы; особенно ты и ты.
«Ты и ты» согласно кивают. Остальные поправляют прически, уверяясь, что у них не такая беда, как у названных двух.
— Это еще не все, — продолжает Ирик. — Юноши, мальчики и мужчины — тоже перестают стричься.
— И бриться? — уточняет Брейт, которому играть отца героини. — Может, конечно, что-то путное отрастет…
Интересуется (правда, молча) и Нэйтон — отшельник, старик, главный злодей.
— На бороды наскребем, — ободряет Ирик.
— А краситься? — девушки.
— Если только в блондинок.
— Почему?
— Очень блондинок люблю.
Уф… Вроде, никто не обиделся и не пойдет жаловаться в профсоюз на его самодурство. Смеются.
— А нам нравится фиолетовый.
— После премьеры можем хоть всей труппой покраситься. Всех люблю, мои дорогие! Всё, убежал!


— Значит, любишь блондинок?

Он теперь каждый вечер едет к ней. Сперва — с цветами, потом — с едой. Готовить обоим некогда. Она все еще играет у своего мэтра и в антрепризе, он — с головой в работе, и, даже, если встречает ее в театре, нет времени подойти.

— Тебя я люблю отдельно. Даже лысую и с бородой.
— Ну у тебя и вкусы.
— Мне говорили, что я псих, — соглашается он.
— Тогда дай мне отшельника, он характерный. А то опять какие-то девочки.
— Что значит «какие-то»? Ты играешь главную роль! Постыдилась бы жаловаться.

Ей не стыдно. Ирику иногда кажется, что он бы мог так сидеть, глядя в смеющиеся глаза, всю свою жизнь.
И он купил кольцо. Но загадал: если все получится со спектаклем, если премьера пройдет… не провально, тогда он спросит. А сейчас, что он может ей предложить, кроме себя самого и своей любви? У него даже дома нет.

— И что обо мне подумают, если я наряжу любимую женщину в балахон и бороду? Хочешь выставить меня извращенцем?
Она хохочет и гладит его по волосам.
— Об этом я как-то не подумала.

«Тебя не очень обижают в театре?» — хочет спросить он, но не решается. Она выглядит спокойной, вечерами — даже счастливой. Наверное, он бы заметил, если бы что-то было не так. Или нет?


На читках Ирик старается, вспоминает своих режиссеров. Пристает к актерам с вопросами: кто твой персонаж? Почему он это сказал?
Ребята стараются тоже, даже Брейт и Гера. Хотя Ирик подозревает, что в душе они стебутся над ним. Но он же не режиссер!

Хуже становится, когда начинаются мизансцены. Он не может придумать, куда и кому идти, зачем, почему. Какой же это кошмар!
Радуют только танцы: хореограф уже все знает, ансамбль повторяет за мастером, а Ирик сидит в углу и ругает себя. Знал же, что не получится! Знал же, что опыта нет! Это тебе не лицом светить и из публики деньги выклянчивать. Какой же позор, господи, какой позор!


— Всё! — на него оборачиваются, прерывая танец. — Ансамбль свободен! Все свободны! Я тоже, похоже, свободен.
Все расходятся. Рядом садится Ева. Из кулисы ей мигает Брейт, за его плечом — Нейтон. Гера подходит к краю сцены.
— Мэтр, что-то случилось? Мы можем помочь?
Ага, прочтите мне пару курсов режиссерского мастерства за одну ночь.
— Нет, Гера, спасибо. До завтра можете отдыхать.

Ева, конечно же, остается.
— Я не читаю тебя, но чувствую фон. Ты отчаялся. В чем дело? Все же шло хорошо.
— Хорошо?! Я бездарность! Только могу, что орать. Нет, я пою хорошо, но, как режиссер, полное… отстой.
— Значит, нужно пригласить режиссера. Ты вполне можешь это сделать.
— Кого?!

Если бы это было дома, Ирик нашел бы нужного человека, но на Арсе он никого не знает, и никто не знает его. Студента какого-нибудь соблазнять?

— Я здесь никого не знаю.
— Я знаю. Как тебе Йован Томич?
Он хмыкает, не понимая, за что над ним издеваются.
— Он мне — легенда, как всему миру. И что?
— Я с ним немножко знакома.
— Правда?!
— Могу дать тебе его телефон. И познакомить вас.
Ирик скисает опять.
— Зачем ему я? Он гений.

В интернате они скачивали всякое по ночам. Кто — порнушку, кто мультики. Как-то попался спектакль. Ирик отобрал пад и смотрел до подъема, потом еще раз двенадцать, потом начал искать другие. Оказывается, Мастер живет на Арсе, и Ева с ним знакома. Ирик даже представить себе не может, что с этим человеком можно поговорить. И, уж точно, даже его наглости не хватит позвать его в режиссеры. Вот просто нет.

***
— Я с ним немножко знакома.
Он мне немножко отец.
— Мне было девять, когда я впервые запела.

Ее учитель вокала Еву невзлюбил с первого дня. Соплячка, дурочка, поет что попало, когда захочет. Нет, на концертах и хоре вполне попадала в ноты, но на занятиях с ним выдавала такое, что уши сворачивались и начинали болеть. Маэстро потом объяснил, что она чувствовала неприязнь, а еще не умела управлять голосом, и пела то басовую ноту, то такие верха, что уходили далеко за фальцет. Учителю казалось, что над ним издеваются. И в конце концов, он ее ударил и крикнул: «Заткнись». Еве было больно, обидно, а еще — она впервые разозлилась настолько, что захотела ударить в ответ. И сделала это, но не рукой, а чем-то другим, изнутри.

Учитель упал. Загремел перевернутый стул. В дверь заглянул директор, изменился в лице и бросился к ней:
— Эва!

Ей показалось, что он тоже сейчас будет бить, и от испуга Ева ударила и его.
Он поднялся с пола, сел на корточки и позвал:

— Эва… Деточка, успокойся. Не надо петь. Просто послушай меня.

Учитель сбежал из класса и уволился в тот же день, а Эва узнала, что бывают такие сирены, которые поют не как люди.

***
— И познакомить вас.
А почему бы и нет? Хоть автограф возьмет у кумира своего детства. И юности. И… говорить о зрелости рано, но Ирик уверен — гениальнее режиссера ему не встречалось и не встретится впредь.
— Здорово! Познакомь!
А то потом Ирик будет жалеть, что струсил и не воспользовался случаем. Нет уж, он не такой дурак.
— Познакомь!

***
Трубку он берет сразу. Ева не ожидала, и опаздывает с приветствием.
— Здравствуй, девочка. Как давно я тебя не слышал. Все ли благополучно у юных талантов?
— По поводу них и звоню, — сознается она.

Обычно у маэстро немного времени, хотя на нее он всегда тратит с избытком. Но лучше, все же, не тянуть с реверансами.

— Нужен режиссер?
— Откуда?..
— Наблюдаю за любимой ученицей. Твой мальчик хороший шоумен, умеет делать деньги, но не спектакли. Я прав?

Ева косится на сидящего на краешке стула Ирика. Тот готов взлететь, а на лице такая смесь надежды и недоверия, словно ему пообещали подарок и уже открыли мешок.

— И он это понимает.
— Молодец. — Маэстро вздыхает. — Скажи, девочка, это он попросил мне позвонить?
— Нет, я предложила сама.
— Хорошо. Но он действительно тебе нужен?
— Нужен.
— Включи общую связь. — И сразу, без перерыва. — Слушаю вас.
Ирик кидается к комму.
— Здравствуйте, Мастер! Я так счастлив, что могу…
— Я польщен, но, увы, ограничен во времени.

Ева гладит Ирика по плечу. Когда он растерян и нервничает, ему трудно собраться с мыслями. Она уже жалеет, что не поговорила с маэстро заранее. Это с ней он всегда нянчится, а с посторонними очень закрыт.

— Чего вы хотите?
Лицо Ирика меняется. Теперь его уже не нужно утешать.
— Хочу поблагодарить вас за все, что вы сделали для искусства и для нас.
— Для вас лично?
— И для меня, и для многих еще молодых актеров. И я счастлив, что имею возможность сказать это. Простите, что отвлек. Хорошего дня, Мастер.
Ирик аккуратно кладет комм на стол и выходит из кабинета. Ева отключает общую связь и упрекает:
— Маэстро, зачем?
— Какой вежливый мальчик, — говорит маэстро. — Пусть свяжется с моим представителем. Номер ты знаешь. Попробуем. А что о нем думает Герт?
Ева надеется, что Герт о нем не думает.
— Не имею понятия.
— Но у тебя все хорошо?

Ева не может на него рассердиться и попросить не лезть в ее жизнь. Она помнит, как переживал маэстро, узнав, что они с Гертом снова встретились. Она тогда прибежала делиться радостью, что Эберт нашелся, и теперь он Герт. Маэстро обнял ее, погладил по волосам, усадил рядом.

— Понимаешь, Эвочка… Вот ты говоришь — новое имя. У Эберта теперь новое не только имя: новая жизнь, новые друзья… новые отношения.
Ей уже пятнадцать, и объяснять про отношения немного поздно. А про Эберта она всегда знала больше, чем остальные.
— Отношения?
— У него теперь есть… друг. Я уверен, что Эберт по прежнему тепло к тебе относится, но так получилось, что вы слишком долго не виделись. И ты, все-таки, намного моложе него. Я понимаю, что это трудно — терять человека, который дорог. Но иногда приходится смириться с его выбором.
— Вот гад! А мне даже не рассказал!

Несмотря на все ее заверения, маэстро так до конца и не верит, что Герт ей как брат, как продолжение ее самой.

Позже Герт сам пытается с ним объясниться, но проговаривается, что еще четыре года назад подсказывал ей на уроках. Маэстро бледнеет и выгоняет Еву из кабинета. У него дочь — сирена, и он знает, что так общаться можно только с близкими, определенно близкими людьми. Ева подслушивает, как Герту влетает:

— Ей пятнадцать, Эберт! А четыре года назад было одиннадцать! Как ты мог?!

Она начинает хохотать прямо под дверью, слушая, как Герт оправдывается за двоих и пытается не грубить. Вроде бы, глядя на ее веселье, маэстро даже им верит.
Но все равно переживает — теперь за Герта. Ева не будет ему объяснять, что бояться нужно не за волков, а волков.

— У меня все прекрасно, маэстро. Но мне нужно найти Ирика и уговорить пообщаться с его кумиром.
— Чем же он тебе так приглянулся, девочка?
— Он помог мне, слышит меня, и поет так, что дозвался из комы.
— Как?!
Не нужно было упоминать кому, но Ева злится, и потому жестока.
— Простите, маэстро.
— Как он тебя достал?
— Спел.
— Что именно?
— Я вам пришлю. Извините меня.
— Это мне стыдно, Эвочка. Пусть твой мальчик приходит, поговорим. Прости, мне пора.


Ева идет искать Ирика и находит на подоконнике в коридоре. Он смотрит на улицу, там идет дождь, и Ева непременно бы пошутила про кофе и плед, если бы его пальцы не отстукивали в воздухе нервный ритм.

— Маэстро просил его извинить и согласен встретиться.
— Маэстро? Какой маэстро?
— Йован Томич, — поясняет она и присаживается рядом.
— Так это он — твой маэстро? Тот, о котором ты постоянно вспоминаешь?
— А еще он — тот самый «главреж и худрук».
Ирик пару секунд переваривает, потом хохочет так, что падает с подоконника.
— Так вот за что он меня! — сквозь смех стонет он. — За любимую героиню. Тогда понятно.

Ева так рада, что он нашел себе объяснение сам. Разочаровываться в ком-то очень обидно и больно. А маэстро неплохой человек, просто очень переживает за близких людей, как и все они.
12.04

***
Ирик так к свадьбе не будет готовиться, как готовится к встрече с маэстро. Даже стоит у зеркала и меряет пиджаки. Все они у него — идиотских ярких расцветок, и Ирику очень нравится их надевать, но люди возраста Мастера могут быть консервативны. Он выбирает почти классику (классики в прямом смысле в его гардеробе просто не водится), вот только с волосами ничего не сделать. Придется идти фиолетовым. Ирик робеет: если мастер так суров в разговоре по комму, как бы не получить еще чего-нибудь язвительного при личном знакомстве. Ирик не хочет нарываться, не хочет разочаровываться. Его кумир велик и прекрасен в его голове, но ведь в чьей-то и Истрат, наверное, прекрасен. Ева предлагает пойти вместе, но Ирик отказывается: это только его бой. Самому смешно от патетики. Главное — там не ржать. И не трястись.

Маэстро принимает его в театре. Ирика провожают глазами (театр никогда не бывает пустым), шепчутся за спиной.
Кабинет худрука украшен статуэтками, масками, диковинными призами. Если бы Ирик стал их считать, получилось бы долго. Мастер указывает на кресло.

— Добрый вечер… Иржи?
— Добрый де-е-е… в-вечер! Да, можно Иржи. Здравствуйте, Мастер! — это, наконец, получается внятно.

Мастер рассматривает Ирика придирчиво и внимательно. Интересно, каким он кажется человеку, старше втрое, умнее всемеро и талантливее в миллионы раз? Фиолетовым червячком?

— Простите, что в прошлый раз не уделил вам времени, но теперь готов выслушать.
Он готов выслушать, но готов ли Ирик предложить? Если выкрутить наглость на сто…
— Понимаете, Мастер, мы — смешно, конечно, говорить — коллеги. Но я не могу поставить спектакль, я не режиссер.
— А где вы учились?
— Я вообще не учился. Ну, то есть, меня учили петь в детском хоре, и все.
— Но ваши концерты вы ведь ставите сами? Или у вас есть постановщик?
— Нет, сам. Так ведь это концерты. Придумал концепт и — вперед, набираешь песни. А тут целый спектакль, уйма ролей. Люди.
— А что именно вам мешает?
— Я же не могу чувствовать вместо них. За себя могу, а их много, они разные. Да мне проще сыграть все роли самому, чем объяснять!
— Понятно.
— И я хотел попросить… Нет, это, конечно, бред. Но, может быть, вы хотя бы посоветуете, к кому обратиться?

Маэстро задумчиво смотрит, и у Ирика начинает чесаться лоб, потом нос, он сжимает руки, чтобы не лезли в лицо, и трет коленку (ее под столом не видно).

— Я понимаю, что это стоит денег.
— А вам известны расценки?
— Да.
Ирик их посмотрел. И директор честно сказал, сколько они могут себе позволить. Или нужно опять начинать эту свистопляску со сборами, а времени нет, репетиционный процесс, и месяц уже прошел.
— Мы готовы.
Ирик перевел с 3-СР свои деньги, и готов сам платить режиссеру. А, когда видит горящие глаза и энтузиазм своей труппы — еще и бегать за ним, уговаривая принять.

— Хорошо. Мой секретарь пришлет вам на почту райдер. Он обсуждаем, в разумных пределах. Если все устроит, можем подписать договор.
Ирик не верит. Ему или чудится, или он прямо сейчас под кайфом в какой-нибудь луже.
— Ваш райдер? Вы?!
— А что, молодой человек, я вам не гожусь?
— Конечно нет! То есть да! То есть… я счастлив!
Ирик чувствует, что смеяться сейчас нельзя, и заталкивает истерику в горло.
— Но у меня есть одно условие. Не скажу, что категоричное, но очень и очень желательное.

Так он и знал, что будет какая-то гадость. Ну не могла просто так исполниться голубая мечта.

***
— … но очень и очень желательное.

Какой интересный мальчик. На лице сто выражений сразу. Калейдоскоп. И кому-то, кажется, сейчас сломали мечту. Он снова становится очень вежлив и светски-улыбчив.

— В другой обстановке я, наверное, даже сказал бы, что польщен.
— А в нашем случае?
— Вынужден отказаться. Простите, что снова отнял у вас время, Мастер.
— Иржи, пожалуйста, задержитесь еще на пару минут.

Бедные дети. Как их калечат приюты. Он тогда согласился стать директором именно потому, что хотел исправить хоть что-то, хоть кому-то из них помочь.

Он садится, он спокоен, но очень несчастен, и уверен, что прячет разочарование под безупречной маской. И неплохо выходит, кстати, только глаза выдают.

— Я вижу, вы не удивлены?
Улыбается.
— Скажем так, вы не первый, кто проявляет интерес к сотрудничеству в подобном ключе. К сожалению, я предпочитаю другие формы работы.
— То есть, дело тут не во мне?
— Что вы! Конечно нет!

Очень невежливо сейчас рассмеяться, но мальчик так искренне восклицает, как будто, веди он список, «мастер» был бы там первой кандидатурой; но — так вот вышло, так вот не повезло. Ничего личного, мой престарелый кумир. Просто не судьба.

— Мне кажется, я непонятно выразился. Дело в том, что я преподаю режиссерское мастерство и очень хотел бы, и даже настаиваю, чтобы вы поступили на мой курс.
— Но почему?
— Я не смогу уделять вам все свое время. У меня свой театр. На один спектакль — да, но дальше будете продолжать сами.
— А заочное есть?
По-деловому. Ему нравится этот мальчик.
— Есть. Так что, приемлемое условие?
— Я бы вам руки расцеловал, но, боюсь что-нибудь опять не понять. Мастер, вы бог!

Приятно снова ощутить себя богом. Мальчишка наверняка знает это чувство. В чем-то они — одной крови. А мастерство придет. Или не придет. Все в его руках.


— Эвочка, я предложил твоему мальчику неприличное. И знаешь, что он ответил? Что я у него не первый.
— Не обольщайтесь, маэстро, даже я у него не первая. Так что именно вы предложили?
— Поступить ко мне на курс. Думаю, ему пригодится. И твоя задача теперь — его убедить.
— Вот уж кого не заставишь, если сам не захочет. Но я попробую поговорить.
— Хорошо. И, кстати, он знает, что ты — сирена? А сам он? Его очень хочется слушать.
— Это потому что он льстит от чистого сердца и не стесняется говорить, что чувствует.
Да уж. Руки поцеловать, богом назвать, и верить в то, что несешь.
— Он знает про меня, и он человек. Но вы слышали, как он поет?
— Да. Ты мне обещала прислать ту песню.
На почту приходит клип.
— Простите, маэстро, мне нужно бежать. Встретимся в театре?
— «Все ради Эвочки», как всегда.
Просто поменьше спать. В его возрасте это уже не трудно.

***
— Я наконец-то понял, что такое счастье!

Он постоянно счастлив. Или несчастлив. У него нет делений между двумя состояниями. Среднего вообще нет — ни чувств, ни эмоций, только минус и плюс. Сейчас у нас плюс, и счастье передается всем. Даже осветители на редкость внимательны и все успевают. Ева слышит с колосников: «Да просто не хочется ему настроение портить. Летает вон, не орет. Да ладно, нормальный пацан». «Не, про нормального ты, конечно, загнул. Но да — ничего».

— Счастье — это руки Мастера, — продолжает Ирик, и Ева радуется, что на сцене они только вдвоем. — Когда из тебя лепят, а ты даже думать не должен, просто слушаться и делать. Такой кайф!
— Ирик, больше нигде это не повторяй, хорошо?

Журналистам как раз не хватает сенсаций. Когда узнали, кто взялся режиссировать их первый спектакль, лилось столько слухов, что менее привычные просто бы утонули. Потом все как-то сошлись на двух версиях: Ирик дал или Ева дала. Была еще третья, про них обоих, но, поспорив, в сети решили, что маэстро уже не молод. И до сих пор гадали — кто же из них двоих, с намеком, что Ева могла уже надоесть.

— А что я сказал? А почему?.. Блин! Ладно. Никто же не слышал, правда? Вот и прекрасно. Но ты ведь меня поняла?
Она поняла. Хороший режиссер, это действительно счастье. А маэстро не просто хорош.
— Он бог!
Ева полностью с ним согласна.

Маэстро проникся ответными чувствами (Ева бы посмотрела, кто б не проникся, когда на тебя смотрят, как на божество, и не пытаются это скрывать), оценил любовь и всеобщее восхищение, все дни проводит в театре, возится со всеми, как будто они его студенты.


***
— Он бог!

Ирик бы это на главном занавесе золотом вышил. Ноябрь подходит к концу, и у них уже есть спектакль. Конечно, еще работать и работать, но Ирик видит свою мечту, почти уже воплощенную в жизнь.

— Я опоздал?

Брейт вовремя. Это Ирик очень соскучился и пришел пораньше, чтобы немного побыть с Евой. Вечером чаще всего не было сил, а если и были, тратить их на разговоры не получалось. В свой кабинет Ирик ее демонстративно не звал, общался при людях. В редкие перерывы они выходили на улицу или садились рядом в буфете. Труппа, в общем, мирилась с их конспирацией. Немного все взволновались, когда Ирик представил маэстро, но тот с истинно королевским равнодушием проигнорировал сплетни и интерес, и все успокоились. Вообще, ребята так за него переживают, что Ирику кажется — у него теперь сорок Зои вместо одной.

— Нет, вовремя. Начнем с ссоры. Ева, ты на стене.

На сцене пока еще только часть декораций. Стену изображает лестница, остальное обещали сделать через два дня. Ева поднимается на площадку, Брейт стоит внизу и выговаривает «дочери», что глупо мечтать о свободе. В городе ты сыта, одета, можешь гулять без охраны и не бояться, что тебя украдут. Она возражает, они ссорятся, Ева смотрит «за стену» — в зал, делает шаг, и настил уходит из-под ее ног. Доски летят вниз, Ева скользит руками по ограждению, бросает себя вперед, и падает не в провал лестницы, за досками, а перед ней. Брейт, слава богу, совсем близко, и успевает ее подхватить, потому что Ирик из зала только запрыгивает на сцену и врезается в них обоих, чувствуя, как сердце снова начинает стучать, а руки дрожат.

— Ева! Как ты?
— Со мной все хорошо! Все в порядке!

***
— Все в порядке!

Брейт аккуратно ставит ее на ноги, пытается что-то спросить, но Ирик отпихивает его в сторону, ощупывает Еву, прижимает к себе, снова отодвигает, хватает за руки и ужасается.
— Какое там хорошо! У тебя ладони в крови!

Он шарит по карманам, находит салфетку, прикладывает к руке. На самом деле у нее небольшая ранка на правой, но Ирик пугается так, словно ей перерезали горло у него на глазах. И приходит в такую ярость, что Брейт отодвигается подальше и изумленно качает головой.

— Техников всех сюда! Кто крепил эту долбаную площадку?! Кто такой криворукий дегенерат?!
Техники появляются из кулис, видят разбитые доски, Ирика, и тоже пугаются.
— Ева, заткни уши.

Она послушно затыкает и слушает такой мат, которого не слыхала в военном лагере от сержантов. Ирик всех увольняет, потом возвращает, приказывает все убрать и немедленно починить, а уволить обещает потом. Пытается вызвать медика, но тут она перестает делать вид, что не слышит, и берет его за руку.

— Все хорошо. Ирик, Иричек, ну очнись.
Из его глаз уходит паника и возвращается жизнь.
— Все. Я все. Но ты точно в порядке?
— Ты же видишь, что да.
— Ну ты и акробатка, дочь, — Брейт восхищенно разводит руками. — Где научилась?
— Йога по выходным.
— Я в первый раз рад этой твоей йоге, — вздыхает Ирик. — Но лучше б она больше не пригождалась. Мирно пожить хочется.
— Это в театре-то? — хмыкает Брейт. — Не мечтайте, мэтр.

***
— Не мечтайте, мэтр.

Он мечтает сесть прямо на сцену и поорать, но техникам хватит. Он бы с удовольствием их убил, но мужики в возрасте, и сегодня чуть не схватили инфаркт, как, впрочем, и Ирик. Брейт, кстати, тоже уже не мальчик, но его, в отличие от разных хлюпиков, не трясет.

— На сегодня хватит. Брейт — свободен до вечера, Ева — ко мне в кабинет, у меня, вроде, была аптечка.
И плевать на все грязные рты и мозги. Еве нужно обработать порез, а Ирику срочно пообниматься.


Теперь все декорации Ирик проверяет сам. По справедливости, нужно бы гонять техников, но они после прошлого раза так впечатлились, что сами прыгают на настилах и каждой ступени по двое-трое, и не уходят, пока везде не потопчутся. И все равно Ирик ползает после них и тоже прыгает. И пусть все хихикают. Скоро премьера, и хотелось бы обойтись без несчастных случаев. Хотя — это театр.

Артист ансамбля чуть не проваливается в люк, перегревается и взрывается рампа. Вспоминаются байки о духах старых актеров и призраках оперы. Ирик все время роняет пад, поэтому распечатывает себе текст на бумаге, и постоянно плюхается на него, даже на улице и в магазине. Вместо искусственного снега на сцену валятся гвозди. Это опасно, но не плохая примета, и все кидаются их разбирать на счастье, пока Ирик орет на техников. В общем, все, как всегда.


Открываются продажи билетов. Идут хорошо, но Ирику все равно хочется побыстрее. Пустые места на премьере — его страшный сон.

Он трясет Марию и организует пиар. Информацию вбрасывают по крупицам. То трехсекундное кривое видео с репетиции, то кто-то из актрис снимает себя на пустой сцене, а на заднем плане проходит коллега в костюме, то вроде бы пиратское фото куска декорации. Ребята улавливают идею и тоже стараются. У каждого свой фанклуб или просто поклонники, все требуют информации, и интерес легко подогреть, даже просто загадочно промолчав.

На финишной прямой Ирик снова на всех экранах. И во всех сетях — сам или команда. Зои, Карла — там, Мария и Ирик — здесь, а есть еще Легион. От простого «купите билет» до разных «Проел все деньги? Гопники отняли стипендию? Нет? Тогда приходи на спектакль!» «Не знаешь, что подарить девушке? Шоколад и цветы — банально. Пригласи ее на премьеру в театр. Будешь крут!»
Это, конечно, в сетях и для молодежи. Сам Ирик с маэстро и старой гвардией работает на остальную аудиторию. Фиолетовый приходится смыть.


Фотографа Ирик находит случайно. В очередной раз приземлившись в лужу на выпавший текст, он замечает девушку, нацелившую на него объектив.
— Не надо!
Она опускает камеру и протягивает руку, помогая подняться.
— Извини. Я Саманта, и снимаю так, для себя. А почему ты в луже?

Ирик, радостный, что его не узнали (попасть в сеть в мокрых штанах — не его мечта), объясняет про примету. Она немного снимает его и людей вокруг, и они расходятся. Потом Мария присылает ссылку на те его кадры, Ирик лезет в паблик фотографа и понимает: оно!

Директор сопротивляется, но Ирик выбивает из него деньги. Делают три фотосессии для всей труппы: в стиле ренессанса, рокерскую и просто черно-белые фото.

Ирик смотрит результат и не может оторваться. Фото в старинном стиле — с тенями и мягкими, приглушенными красками — делают всех такими прекрасными, что глаз не отвести; рокерские — в коже и агрессивной раскраске — неожиданно очень идут девочкам, особенно Гере, ну, и, конечно, Брейту. Тот еще очень хорош в черно-белом виде. Неожиданно мудрый, чуть ироничный, без вечной своей маски пожилого шута. Сам Ирик себе очень нравится во всех трех вариантах. Саманта словно видит в нем что-то кроме миловидного личика, которое Ирик, к слову, не слишком-то любит. Ему все время хочется выглядеть старше, взрослее. И Сэм как-то умудряется вытащить это, да еще и сделать его красивым.

А Еву… На трех фотографиях Ирик видит трех разных Ев. Может быть, это особенности сирен, или, как актриса, она настолько вживается в образ. А, может, навыки «йоги по выходным» с маскировкой работают даже здесь. На старинном снимке Ирик почему-то видит взрослую, немного холодную, отстраненную женщину, на рокерском — огненную, бесшабашную музу, а третий… На третьем он залипает. Он бы назвал это фото «Душа». Потому что в нем свет. Тот самый ее свет, к которому его тянет, который, однажды увидев, он так боится теперь потерять.
— Как же она…
— Сияет? — угадывает Саманта. — Да, хорошо получилось. Я вообще люблю монохром, он раскрывает душу. Знаешь, без красок, без одежды, видишь только модель, как она есть.


Все три фотосета выкладывают на официальном сайте театра, а черно-белый еще и развешивают по стенам в фойе. Все бегают посмотреть, фоткаются на фоне и очень нравятся себе. А Ирик, кажется, нравится Сэм.

— Не пугайся, — заявляет она, — Это рабочий момент: каждый художник когда-нибудь, да влюбляется в музу. Я сублимирую. Получаются классные снимки. Но если тебе неудобно, больше не буду надоедать.
Ирик делает вид, что все нормально, они просто дружат, зовет ее на премьеру и старается не обнимать.
Премьера из чего-то, что скоро уже случится, становится тем, что случится вот прямо сейчас. А Ирик вдруг не готов.

Накануне он так трясется, что просит Еву его усыпить. Только бы не забыть текст. Только бы не сорвать голос, только бы…
— Спокойной ночи, Ирик.
Только бы все хорошо…
13.04

Утром Ирик приезжает в театр раньше всех. Ева еще спала, и он не стал ее трогать, тихо ушел, а теперь мотается по кабинету. Явился директор, заглянул, вздохнул и закрыл дверь. Мария пришла часом позже, с завтраком на троих. Молча поели и разошлись. Куда они — Ирик не знает, сам — таскаться по коридорам.

Наконец, пришел хореограф, следом — ансамбль. Ирик увязался за ними, размялся; к этому времени подтянулись артисты.

Спектакль начинается вечером, но никому не сидится дома. Брейт с Нейтоном на малой сцене машут мечами, девочки распеваются и растягиваются в каждом углу. Мальчики пытаются держаться солидно, но все равно тут, со всеми, как Ирик. Никто не расходится в гримерки, никто не хочет оставаться один. Ирик впервые думает о них, как о своей семье.

Он берет у звуковика микрофон и объявляет:
— Просьба всем актерам собраться на малой сцене.

Малой сценой тут называется большое помещение вроде ангара.
Сейчас там пусто, через два часа привезут столы и будут готовиться к банкету после премьеры. Директор за эти дни похудел вдвое и цензурно мог говорить только «денег нет!».

Когда все приходят, Ирик просит:
— Присядьте.
И, глядя сверху, вдруг понимает, что больше не хочет завоевывать мир. Этот мир уже есть, и сидит у его ног, ждет, что он скажет, по его слову готовый сорваться и полететь.

— Ребята, — Ирик вздыхает и тоже садится. — Я ужасно боюсь забыть текст. И вообще — трушу. Но все будет хорошо.
Ему улыбаются и кивают, но все еще чувствуется — не убедил. Ирик оглядывается:
— У кого-нибудь есть молоток?
— А как же, — гудит из-за спин Брейт. — Гвозди-то все взяли? Пора забивать.
— Пора, — соглашается Ирик. — Значит, пойдем и забьем. Ну, давайте, по одному. Только сцену мне не сломайте!

Брейт уходит за сцену первым, потом передает молоток соседу. Все делают вид, что не замечают (забивать-то следует тайно). Нейтон начинает петь первую арию, следом подключается Ирик, и они продолжают импровизированный сидячий прогон, пока последний гвоздь не забит.
— Всем обедать, на грим, одеваться.
— А вы, мэтр?
— А я пойду, попрыгаю по декорациям, мало ли что. Дайте-ка мне молоток.

Ирик смотрит, чтобы никто не подглядывал, забивает свой гвоздь и снова лезет на «стену». Все в порядке, все десять раз проверено, все распелись. Текст он еще с детства знает так, что любому подскажет не хуже суфлера. Мастер его хвалил, ребята верят. Все будет хорошо. Просто должно.

На Еву он натыкается возле гримерки, привычно тянет к себе и понимает, что — ни обнять, ни поцеловать. Грим, микрофоны, костюм — смажется или помнется. Приходится просто стоять. Ирик держит ее в руках, не отпускает, не может отвести взгляда, и чувствует себя мухой, тонущей в янтаре. Ему тепло, спокойно, сердце перестает заполошно стучать.
— Это ты делаешь?
— Что?
— Успокаиваешь меня?
— Нет, это ты сам.
Она проводит ладонью рядом с его щекой, чтобы не смазать нарисованный шрам, потом — над сердцем. Он чувствует жар и прохладу. Наверное, что с ним что-то ненормально, но она улыбается, и ему все равно. Лечиться будем потом.

Маэстро приходит их подбодрить, и на вид он вполне уверен в успехе. Все складывают руки, «раз, два, три, с богом!» и улыбаются. Там где-то прочно забиты гвозди удачи, а значит, сегодня все пройдет хорошо.
— Понеслось!


Зал невидим. Он чувствуется, дышит, шевелится в темноте, как огромный зверь. Только когда переключается рампа, можно разглядеть первый ряд — белые пятна лиц. Ирик знает: маэстро, Мария, директор сейчас — в директорской ложе. Там, перед ним, нет никого родного, сплошной чужой, темный мир. И, как его герой, Ирик делает шаг. И начинает петь.

Ева-Селена в белом. Легкое платье, легкие волосы, легкая, доверчивая улыбка. Ирик влюбляется снова, теперь за героя, и поет, словно в первый раз, чувствуя ее магию на себе. Непонятно, почему его всегда так задевает. Она даже извинялась на репетициях, но дуэты с ней превращают Ирика во что-то воздушное и влюбленное. К счастью, так и нужно по роли. Маэстро вздыхает:
— Эвочка, тебе не нужно очаровывать Иржи, пусть Селена нравится Каю, думай о них. — И ему: — Иржи, это пройдет. Вы с Эвой привыкнете. Ты правильно выбрал пьесу, тут ваши горящие глаза как раз к месту. Эвочка, не дави.

Кай берет ее за руку, уговаривает, уводит, прямо в этом воздушном платье. Ирик думает, во что бы оно превратилось, будь тут настоящие поля и леса. Кай заботится, привыкает, влюбляется еще больше. Укрывает своим плащом и не спит у костра, представляя (Не представляя! Боясь даже думать!), как поднимет на нее нож.

Антракт.

— Так, ребята, все хорошо, — Ирик стучит по ближайшему стулу. — Зрители реагируют, значит они, по крайней мере, есть.
— Есть, есть!

Мария говорила, что зал заполнен весь, даже приставные стулья, но Ирик, пока не увидит своими глазами, старается не обольщаться. Идет поправить грим — в темноте наткнулся на занавес и ненароком смазал часть шрама. По дороге всем улыбается, всех хвалит, не различая лиц. Антракт заканчивается, кажется, едва начавшись.


И Ирик снова — Кай, и должен ее убить.
Он дает ей сонное зелье и оставляет в гостинице, сам спешит к учителю, уговорить, потребовать, зарезаться самому, в конце-то концов. Но она, оказывается, не выпила зелье, незаметно идет за ним и приходит туда, где ее так ждут учитель и смерть.
Ирик (нет, Кай) ненавидит и любит, и это его разрывает. Учитель — почти отец, спас от смерти, растил, учил. А теперь хочет сделать единственное, что он не может ему позволить. Уговоры — когда они помогали? И Ирик (нет, Кай) закрывает ее собой. Заклятье ударяет в грудь.
Дальнейшего Кай не видит, а Ирик слушает, как врывается Брейт. Учитель убит, Кай мертв. Селена вцепляется в его рубаху и не уходит.
— Оставьте ее, скоро рассвет. Пусть попрощается.

Селена поет. Ирик слышит в ее голосе слезы. Кай не слышит, не чувствует, что его обнимают, целуют, плачут над ним. Он не может протянуть руки, встать, даже просто взглянуть. Ирику никогда не было так сложно просто лежать на сцене. Она ложится с ним рядом и укрывает обоих плащом. Скоро рассвет.

В затемнение Ирик бежит в кулису, там ему поливают волосы из баллончика, он возвращается, ложится, находит руку Евы, дает пластинку. Вторую едва успевает положить в рот. Включается свет, луч солнца (прожектора) падает на лежащих. Мертвого Кая выгибает, он кашляет, изо рта идет черный дым. Селена пытается его удержать и отдергивает руку: из груди тоже взвивается черная струйка. Ирик больно бьется о сцену и край декорации, выплевывает пластинку. Кай воскресает. Он жив, но почти седой (в темноте не было видно, красили, как попадет). Ирик наконец-то видит глаза не Селены — Евы, они, и правда, заплаканы. Он гладит ее по щеке, позабыв про грим. Они поют финальный дуэт. Гаснет свет. В темноте голос Брейта говорит зрителям, что катастрофы не будет. Боги увидели их любовь, и пощадили мир.

Наощупь пробираясь в кулису, Ирик думает, что это не слишком убедительная концовка, но классику, как известно, не перепишешь. Потом в них кто-то врезается, обнимает, Ева теряется в темноте, и, наконец, включается свет.

Раз. Два. Три… На «трех» Ирик начинает паниковать. Четыре…

На «четырех» зал взрывается аплодисментами и криком. Ирик смотрит, наконец, на ком он висит. Ева, Нейтон, ансамблевые девчонки — все они слиплись в один, блаженно улыбающийся, ком.


Поклоны проходят немножко в тумане. Ирик все еще наполовину Кай. Он вцепляется в Еву и Нейтона, и они его направляют. Ему даже чудится Зои с цветами, он принимает букет, смаргивает, но, конечно, ее нет. Маэстро вызывают на сцену. Он пытается скромно встать сбоку, Ирик роняет цветы, бежит к нему и тянет на середину, между собой и Евой, и не отпускает, пока не закрывают занавес.
Теперь они сами аплодируют друг другу. Ирик падает на колено перед маэстро, кто-то уже раздает шампанское. Все кругом взбудоражены, и даже не чувствуют усталости, она будет потом, чуть позже. Маэстро откладывает букеты и принимает бокал. Ирик не понимает ни слова, просто стоит, кивает и улыбается. Сам он говорить не готовился, но от него, похоже, этого ждут.

— Ну, с премьерой нас. Все молодцы. Мастер, вы гений! Без вас бы мы… Огромное вам спасибо! Ребята, спасибо всем! Разбор, кто как спел, кто куда не встал, и прочее будет во вторник, а сегодня переодеваемся и — на банкет. А завтра — всем спать, есть, гулять с любимыми.
— А если не с кем?
— Нейтон, да после сегодняшнего спектакля просто выйди на служебку, и на неделю вперед расписание составишь, — хохочет Брейт.

Пока все смеются и допивают, Ирик тихо уходит к себе, снимает грим, переодевается, просто сидит в кресле. Надо бы смыть седину, но отходняк все же его догнал. На этот раз рановато: еще банкет для всяких полезных, родных и знакомых, и на служебку, хоть на пару минут нужно показаться. А хочется просто сидеть и молчать.


Он берет себя в руки, идет к служебному входу. Охранник силой набрасывает на него пальто. Там и правда морозно, но зрители ждут, и Ирик так благодарен им за любовь и терпение: всего десять минут среди них — и он снова живой. Как тут не вспомнить те статейки про вампиризм?
— Иржи Ладислович, вас просят в зал, на минуточку.

Он прощается и уходит. Может быть, Мария договорилась об интервью, или какой-то важный гость хочет пообщаться прямо у сцены?
В зале ему кажется, что с освещением что-то не то. Или с глазами. Вся его труппа тут, но в странном виде, как в школе: белый верх — черный низ. И фиолетовые волосы у всех, даже у администратора и девочек, раздающих программки. Спустя несколько секунд Ирик понимает, что одет так же — в белой концертной тунике и черных джинсах. Откуда они узнали? Ах, да, есть, кому рассказать, в чем будет мэтр.

Ирик ищет глазами Еву, видит директора и Марию. Они не красились, но на волосах у обоих — фиолетовые шарфики в тон. Директор в нем очень напоминает пирата. Ирик смеется, когда к нему подходит Гера, пряча что-то за спиной.
— О, нет!
— Да, мэтр.
— Может, не надо?
Она достает баллончик.
— Закройте глаза, мэтр. Я сделаю это быстро, больно не будет.
Ирик закрывает лицо руками.
— Почему мне кажется, что ты не красить меня собралась?
Под общий хохот его оборачивают какой-то тряпкой и поливают краской.
— Все, мэтр.
Он открывает один глаз, и видит в дверях маэстро и Еву. Гера что-то хватает с кресла и быстро идет к ним.
— Не смейте красить Мастера! — в панике кричит Ирик.
Мастер седой, солидный. Это какое-то святотатство! Оказывается, у ребят хватило ума не только раскрасить Ирика. Мастеру преподносят шикарный шелковый шарф такого же цвета. Он благодарит и позволяет Гере надеть.
— А вот теперь — на банкет.

В прессе, в сети и в народе их с утра уже будут звать на иначе, как «Цветной театр», но пока — банкет. Надо ведь уже и поесть.


Когда они входят, все аплодируют, направляют на них софиты. Труппа позирует для общей фотографии и растворяется среди гостей. Ирика поздравляет министр, еще какие-то люди в галстуках и костюмах. Он послушно стоит, улыбается, благодарит, а потом сбегает. Он голоден, но вылезать к столам, где толпа народа, ужасно не хочется. В темном углу, куда он забрался, его и находит Ева с тарелкой и бокалом вина.

— Не знала, что тебе принести, взяла красное. Если нужно, схожу за белым.

Нужно срочно обняться, но даже в этом углу их умудряются разглядеть и узнать.
К счастью, публика не простая — нужные люди, друзья театра, родственники актеров. Они не кидаются за автографом и обниматься, просто косятся, жадно разглядывая, иногда подходят поблагодарить и сказать комплимент. Все уже собрались в компании, Ирик расслабляется, отпивает вина и тут в спину кто-то влетает.

— Иричек!
— Лола?! — он откашливается. Ева забирает еду из рук. — Ты откуда здесь?
— Так месяц уже прошел. Поздравляю с премьерой! Все было круто. Как ты ее спасал! И этот ваш, отец героини, крут!

Она вытянулась, и теперь на полголовы выше Евы. И, вместо ирокеза — локоны, платье розовое и пышное, как у принцесс. Но сверху — очередная косуха, а на ногах — ботинки с заклепками. И бабочка в волосах — черная и блестит.

— Спасибо. Ты с кем тут?
— С мамой. Она болтает с женой министра культуры.
— Я очень рад тебя видеть! Хочешь, познакомлю с Брейтом?
— А это кто?
— Отец героини, который крут.

Брейт как раз неподалеку, возвышается над толпой. Ирик протискивается сквозь поклонниц таланта и представляет старому рокеру — молодого.

— Это Лола. А это Брейт. Лола считает, что ты крутой.
— Какая умная девушка. Я с ней совершенно согласен.

Ирик отвлекается на пару минут, а когда возвращается, эти двое уже разбирают достоинства мотоциклов и шлемов. Брейт моргает ему, отпуская. Ребенок в восторге. Ирик разворачивается и влетает в знакомую, да что там — родную грудь.

— Зои?

Он думал, ему примерещилось. Но перед ним — Зои в вечернем платье, а рядом Нидда, Ула и особист. Ирик смаргивает и трясет головой: особист его добивает.

— Привет, солнышко. Ты мне не рад?

Ирик всхлипывает и кидается обниматься, уже не думая, что кто-нибудь снимет или заметит. Он так скучал!

— Зои! Откуда ты? Зои… А Золотой здесь?
— Нет. Его не пустили, ты же помнишь: или муж, или жена. Мы на семейном совете решили, что ребенку больше нужна мать. Ты, случайно не в гриме?
— Что? Нет!
Ирик перестает возить лицом по груди и платью, и обращает внимание на остальных.
— Нидда, привет! Ула!
— Ты не против, что я приехала, Ирик?
— Я очень рад тебя видеть! Вас всех! И… даже вас. А почему?

***
— А почему?
Хэнк фыркает про себя. Какой вежливый мальчик. Не спросил: «что ты здесь ошиваешься, гнида?»
— Сопровождаю группу.
— Приятно снова увидеться.

Приятно ему. Вот носом в декольте у блондинки, небось, приятней. И эта, дочка министра не сводит глаз, да и танцорка его вполне ничего. «Ты не против, Ирик?»

— Спектакль был очень интересный.
— Спасибо.

Конечно, им не о чем говорить, но Хэнк рад, что у парня все получилось. И что он не сбежал, а легально нашел работу. Хэнку не надавали по мозгам и не отправили охранять Первый уровень — тоже спасибо ему.

— Пойду я, поем. Тут у вас вкусно кормят.
— Я передам директору. Угощайтесь.

Хэнк отходит, чувствуя спиной их недоуменные взгляды. Ну и к черту. Работа, она работа, но пожрать спокойно кто ему запретит? Авось, эти-то не сбегут. Папа — министр, зачем им?

***
Ирик тащит их в угол, подальше от журналистов. Нидда рассказывает, что пригласила Улу слетать с ней. Зои молчит, улыбается, поправляет ему то волосы, то воротник. И первая замечает Еву.

— Здравствуйте, Фева. Или, простите, Эва?
Ирик счастлив: значит, они уже не чужие, если слышится так?
— Эва. Здравствуйте, Зои. Как вам спектакль?
— Прекрасно. Вы замечательно пели.
— Спасибо. Ирик, держи, мне нужно отойти.

Ирик берет тарелку и бокал и смотрит, как Ева протискивается сквозь толпу. Она обиделась? Не хочет мешать? Да что происходит?
«Я скоро вернусь. Все хорошо»

Успокоенный и счастливый, он болтает и обнимается с Зои. Черт с ней, с едой. Такой подарок стоит того, чтобы поголодать.

Но Зои — есть Зои.
— Ну-ка, быстро все съел. Допивай этот бокал, и хватит.
— Завтра же выходной!
— Ладно, можешь еще один.

Пока он ест, получает еще несколько «не торопись» и «спокойнее, не отнимут», и это так напоминает об их работе, команде, доме, что Ирик совсем в растрепанных чувствах. Зои и девочки говорят сами, наверное, чтобы он не болтал, а жевал.

— У Карлы теперь продюсерский центр. Будешь к нам приезжать на гастроли — имей в виду. Балет — у Золтана, некоторые ушли, но основной состав все тот же. Нидда уволилась, Ула — выходит замуж. Арти и Анти, ну, и вся группа, передают привет. В общем, все по-старому. Нет, сначала доешь, а потом будешь вещать о себе.


На подиум в конце помещения вытаскивают ударную установку, кто-то берет гитару. Ребята, видимо, не напелись в спектакле. Гера садится за клавиши и дает джаз. Девочки кучкой у микрофона, быстро ловят ритм. Отсюда Ирику плохо видно, но, рядом с Брейтом у установки — розовое пятно. Гости бросают есть и идут танцевать. Нидда с Улой тоже. Ирик остается с Зои наедине, и понимает, что не хочет хвастаться и расписывать, какой он молодец и гений, как в прошлые времена. Нет, он, конечно, и молодец, и гений. Просто теперь ему не нужно себя в этом убеждать с помощью других.

— Я поступил на режиссерские курсы. Правда, заочно. Ой! Мне же первую сессию скоро сдавать!

Маэстро принял его задним числом и, снисходя к обстоятельствам, разрешил сдать экзамены в начале второго семестра.
Ирик купил все учебники, даже пытался читать, но — до того ли тут, когда на носу премьера? Просто старался слушать маэстро, что-то даже записывал. Но потом забыл, а теперь вот, вдруг догнало.
— Блин!
— У тебя все получится. Не хватайся за голову, у тебя там и так твой обычный ужас, а тут много фотографов. Утром будешь не рад. Кстати, это ты выкрасил подчиненных?
— Нет! Они сами.
— Ясно, значит, заразил. Ты, как вирус: цепляешь всех, до кого дотянешься.
К ним пробирается Ева.
— Ирик, маэстро уезжает.

Ирик идет прощаться, надеясь, что Ева пойдет с ним, но она остается с Зои, и это немного нервно. И вообще, он с ней так после спектакля и не поговорил.

***
Девчонка, даже фиолетовая, выглядит хорошо. В Зои опять это, материнское: «наша-то лучше всех». Нет, не лучше, тут у Ирика есть такие дивы, что Зои не удивилась бы, не найдя эту Эву рядом. Но, видимо, в личной жизни мальчика все путем. И славно: все-таки, на чужбине и при такой должности, пусть лучше будет под присмотром. В Эве чувствуется серьезность и что-то еще (забота?). В общем, мальчика есть, кому обнимать, а там — как пойдет. Умные актрисы обычно худруков не бросают. А Ирик у нас ответственный, какое-то время можно не переживать.

— Я присмотрю за ним, не волнуйтесь.
Она что, мысли читает?
— А я не волнуюсь. Но рада, что у вас все хорошо.
Хорошо же? Правда?
— Да, хорошо.
Ирик возвращается, она что-то шепчет ему на ухо, он сияет виноватой улыбкой и отпускает ее.
— Даже не поцеловал? Ирик!
— Т-с-с! Я же здесь худрук. Мне нельзя целоваться с актрисами. Только на сцене.
— Ах, ну извини.
— Не хочешь потанцевать?

Они гуляют почти до утра. Ирик все-таки ухитрился подвыпить, веселится, едет провожать их в отель, там еще часа два не может угомониться, и засыпает в номере на диване. Все так привычно, что Зои даже не может сердиться. Сидит над ним, умиляется, и слегка переживает за Эву: (вдруг она ищет его или ждет?), но только слегка. Молодежь потом разберется, а им завтра уже улетать.


Утром он залипает в комм, и, судя по блаженной улыбке, девица его не послала, а все еще любит.
— Что, ругают?
— Нет. Она вообще не ругает. Зои, это такое чудо! Мне так повезло!
Зои не в настроении слушать гимны прекрасной даме, и неопределенно кивает.
— Ну и славно. Завтрак пока закажи, скоро в космопорт.

Летят они вместе: и Нидда, и дочь Самого с внучкой. Особист явно вчера погулял на славу — опухший и умиротворенный. Зои поспорила бы, что одну из актрис обаял, но не стоит дразнить гусей.
— Ирик! — Внучка в изящном пальто и шапочке в тон.
Зои отходит. Пусть пообщаются. Мама, вроде, не против, так не будем мешать.

***
— Ирик!
— Да, Лола?
— Ирик, забыла вчера сказать: спасибо за песню. Мне в школе все, знаешь, как завидовали? И песня — класс! Дед, правда, ругался. А папа ржал. И разрешил сюда полететь.
— Я рад, что тебе понравилось.
— Ирик… Я, наверное, буду переписываться с Брейтом. Ты же не против? А если что-то понадобится, ты все равно пиши. Я ему оставила номер.
— Лола, Брейту уже сорок семь…
— Ага. И у него внук. Это прикольно! И прицепиться не к чему. Я же была с мамой, у всех на глазах.
Ирик вздыхает:
— Как ты быстро растешь.
— Приходится, — серьезно отвечает Лола. — Но я все равно тебя люблю, ты не думай. Просто ты не шаришь в мотиках и глэм-роке.
— Точно, не шарю.
— Сфоткаешься со мной?

Они обнимаются. Лола, и правда, уже не ребенок, и Ирик держит руки так, чтобы попали в кадр. Ее мама понимающе улыбается и снимает.
Все прощаются. Ирик протягивает руку особисту, хотя сам от себя такого не ожидал.

— Хорошего полета.
— И вам не хворать.
Зои отпустить трудно. Она тоже расстроена, гладит по голове и по привычке ворчит.
— Отправляйся уже к своей фее. А то так недолго и остаться с носом. Она, небось, ждать не будет, поспокойнее подберет.
Ирик смеется.
— Не пугай. Если подберет — мне первому скажет. Я тогда тебе буду звонить по ночам и страдать. Золотой меня проклянет.

***

Зои идет на посадку с чувством, что перевернулась страница. Следующие будут интересны и увлекательны, но эту все же немного жаль.

***
Ева встречает его в пижаме, в кресле и с книжкой. Ирик просто снимает все, что снимается, и идет к ней.